 Против нашей Ильменской каменной кладовухи, конечно, по всей земле места не найдёшь. Тут и спорить нечего, потому на всяких языках про это записано. На что немцы самохвалы да завистники, и в тех нашлись люди, по совести сказали: так и так, в Ильменских горах камни со всего света.
Такое место, понятно, мимо ленинского глазу никак пройти не могло. В 20-м году Владимир Ильич самоличным декретом объявил здешние места заповедными. Чтоб, значит, промышленников и хитников всяких по загривку, а сберегать эти горы для научности на предбудущие времена.
Дело будто простое. Известно, ленинский глаз не то что по земле, под землёй видел. Ну и эти горы предусмотрел. Только наши старики-горщики всё-таки этому не совсем верят. Не может, дескать, так быть. Война тогда на полную силу шла. Товарищу Сталину с фронта на фронт поспешать приходилось, а тут вдруг камешки выплыли. Без случая это дело не прошло. И по-своему рассказывают так.
Жили два артельных брата: Максим Вахоня и Садык Узеев, по прозвищу Сандугач. Один, значит, русский, другой из башкирцев, а дело у них одно — с малых лет по приискам да рудникам колотились и всегда вместе. Большая, сказывают, меж ними дружба велась, на удивление людям. А сами друг на дружку нисколько не походили. Вахоня — мужик тяжёлый, борода до пупа, плечи ровно с подставышем, кулак — глядеть страшно, нога медвежья и разговор густой, буторовый. Потихоньку загудит и то мух в сторону на полсажени относит, а характеру мягкого. По пьяному делу, когда какой заноза раздразнит, так только пригрозит:
— Отойди, парень, от треха! Как бы я тебя ненароком не стукнул.
Садык ростом не вышел, из себя тончавый, вместо бородёнки семь волосиков и те не на месте, а жилу имел крепкую. Забойщик, можно сказать, тоже первый статьи. Бывает ведь так-то. Ровно и поглядеть не на кого, а в работе податен. Характера был весёлого. Попеть и поплясать, и на курае подудеть большой охотник. Недаром ему прозвище дали Сандугач, по-нашему — соловей.
Вот эти Максим Вахоня да Садык Сандугач и сошлись в житье на одной тропе. Не всё, конечно, на казну да хозяина добывали, бывало, и сам-друг пески перелопачивали, свою долю искали. Случалось, находили, да в карманах не залёживалось. Известно, старательному счастью одна дорога была показана. Прогуляет всё, как полагается, и опять на работу, только куда-нибудь на новое место: там, может, веселее.
Оба бессемейные. Что им на одном месте сидеть! Собрали котомки, инструмент прихватили и айда. Вахоня гудит:
— Пойдём, поглядим, в коем месте люди хорошо живут.
Садык весёленько шагает да посмеивается: Шагай, Максимка, шагай! Новым мистам золотой песок сама руками липнет. Дорогой ка-минь барадам скачит. Один раз твой барада полпуда станит. У тебя, небось, ни один не задержится, — отшучивался; Вахоня и лешачиным обычаем гогочет, — хо-хо-хо.
Так вот и жили два артельных брата. Хлебнули сладкого досыта: Садык в работе правый глаз потерял, Вахоня на левое ухо совсем не слышал. На Ильменских горах они, конечно, не раз бывали. Как гражданская война началась, оба старика в этих же местах оказались. По горняцкому положению, конечно, оба по винтовке взяли и пошли воевать за Советскую власть. Потом, как Колчака в Сибирь отогнали, политрук и говорит:
— Пламенное, дескать, вам спасибо, товарищи старики, от лица Советской власти, а только теперь, как вы есть инвалиды подземного труда, подавайтесь на трудовой фронт. К тому же, фронтовую видимость нарушаете, как один кривой, а другой глухой.
Старикам это обидно, а что поделаешь? Правильно политрук сказал — надо поглядеть, что на приисках делается. Пошли сразу к Ильменям, а там народу порядком набилось, и вся хита самая последняя. Этой, конечно, не жаль, лишь бы рублей побольше зашибить.
Все ямы, шахты живо засыплет, коли выгодно покажется. За хитой, понятно, купец стоит, только себя не оказывает, прячется. Заподумывали наши старики — как быть? Сбегали в Миасс, в Златоуст, обскакали, а толку не выходит. Отмахиваются:
— Не до этого теперь, да и на то главки есть.
Стали спрашивать про эти главки, в голове муть пошла. По медному делу — одна главка, по — золотому — другая, по каменному — третья. А как быть, коли на Ильменских горах всё есть. Старики тогда и порешили:
— Подадимся до самого товарища Ленина. Он, небось, найдёт время.
Стали собираться. Только тут у стариков рассорка случилась. Вахоня говорит:
— Для показу надо брать один дорогой камень, который в огранку принимают. Ну и золотой песок тоже.
А Садык своё заладил: — Всякого камня образец взять, потому дело научное.
Спорили, спорили, на том договорились, что каждый соберет свой мешок, как ему лучше кажется. Вахоня расстарался насчет цирконов да фенакитов. В Кочкарь сбегал, спроворил там эвклазиков синеньких да розовых топазиков. Золотого песку тоже. Мешочек у него аккуратный вышел, и камень всё самоцвет. А Садык наворотил, что и поднять не в силах.
Вахоня грохочет:
— Хо-хо-хо! Ты бы все горы в мешок забил! Разберись, дескать, товарищ Ленин, которое к делу, которое никому не надо.
Садык на то в обиде:
— Глупый, —- говорит, — ты, Максимка, человек, коли так бачку Ленина понимаешь. Ему научность надо, базарная цена камню — наплевать. Поехали в Москву.
Без ошибок в дороге, конечно, не обошлось. В одном месте Вахоня от поезда отстал. Садык, хоть и в сердцах на него был. сильно запечалился, захворал даже. Как-никак всегда вместе были, а тут при таком важном деле разлучились. И с двумя мешочками камней одному хлопотно. Ходят, спрашивают, не соль ли в мешочках для спекуляции везёшь? А как покажешь, сейчас пойдут расспросы, к чему такие камни, для личного обогащения али для музея какого? Одним словом, беспокойство.
Вахоня все-таки как-то исхитрился, догнал поезд под самой Москвой. До того друг другу обрадовались, что всю вагонную пувшку до слёз насмешили: обниматься стали. Потом опять о камнях заспорили, который мешок нужнее, только уж помягче, с шуткой. Как к Москве подъезжать стали, Вахоня и говорит:
— Я твой мешок таскать буду. Мне сподручнее и не столь смешно. Ты поменьше, и мешок у тебя будет поменьше. Москва, поди-ка, а не Миасс! Тут порядок требуется.
Первую ночь, понятно, на вокзале требшись, а с утра пошли по Москве товарища Ленина искать.
Скоренько нашли и прямо в Совнарком с мешками. Там спрашивают, что за люди, откуда, по какому делу. Садык отвечает:
— Бачка Ленин желаем каминь показать.
Вахоня тут же гудит:
— Места богатые от хиты ухранить надо. Дома толку не добились. Беспременно товарища Ленина видеть требуется.
Ну, провели их к Владимиру Ильичу. Стали они дело обсказывать, торопятся, друг дружку перебивают. Владимир Ильич послушал, послушал и говорит:
— Давайте, други, поодиночке. Дело, гляжу, у вас государственное, его понять надо.
Тут Вахоня, откуда и прыть взялась, давай свои дорогие камешки выкладывать, а сам гудит: из такой ямы, из такой шахты камень взял и сколько рублей стоит. Владимир Ильич спрашивает:
— Куда же эти камни идут? Вахоня отвечает:
— Для украшения больше. Нутам перстни, серьги, буски и всякая такая штука.
Владимир Ильич задумался, полюбовался маленько камешками и сказал:
— С этим погодить можно. Тут очередь до Садыка дошла.
Развязал он свой мешок и давай камни на стол выбрасывать, а сам приговаривает:
— Амазон-каминь, калумбит-каминь, лабрадор-каминь...
Владимир Ильич удивился:
— У вас смотрю из разных стран камни.
— Так, бачка Ленин! Правда говоришь. Со всякой стороны камень сбежался. Каменный мозга — каминь и тот есть. В Еремеевской яме солнечный каминь находили.
Владимир Ильич улыбается и говорит:
— Каменный мозг нам, пожалуй, ни к чему. Этого добра и без горы найдётся. А вот солнечный камень нужен. Веселее с ним жить.
Садык слышит этот разговор и дальше старается:
— Потому, бачка Ленин, наш каминь хорош, что его солнышком крепко прогревает. В том месте горы поворот делают и в степь выходят.
— Это, — говорит Владимир Ильич. — всего дороже, что горы к солнышку повернулись и от степи не отгараживаются.
Тут Владимир Ильич позвонил и велел все камни переписать и самый строгий декрет изготовить, чтоб на Ильменских горах всю хиту прекратить и место это заповедным сделать. Потом поднялся на ноги и говорит:
— Спасибо вам, старики, за заботу. Большое вы дело сделали! Государственное! — и руки им, понимаешь, пожал.
Ну, те, понятно, вне ума стоят. У Вахони вся борода слезами как росой покрылась, а Садык бородёнкой трясет да приговаривает:
— Ай, бачка Ленин! Ай, бачка Ленин!
Тут Владимир Ильич написал, чтоб определить стариков сторожами в заповедник и пенсии им назначить.
Только наши старики так и не доехали до дому. По дорогам в ту пору, известно, как возили. Поехали в одно место, а угадали в другое. Война там, видно, кипела и хотя один был глухой, а другой кривой, оба снова воевать пошли.
С той поры об этих стариках и слуху не было, а декрет о заповеднике вскорости пришел. Теперь этот заповедник Ленинским зовётся.
|
